Если вы спросите кого-нибудь из студентов, какое время за годы его учебы было самым волнительным и тревожным, то почти каждый ответит – вступительные экзамены. И это несмотря на то, что с поступлением в колледж или институт на студента обрушивается несравненно больший поток информации, чем все то, что он знал до этого, несмотря на нескончаемую карусель сессий, семестров, зачетов, экзаменов, из-за которых учащийся пребывает в состоянии непрекращающегося стресса. Но что это, по сравнению с теми чувствами, которые наполняют абитуриента в дни испытаний! Как влюбленный юноша спешит на свидание с девушкой, еще не зная, каким будет ответ на его ухаживания, так и абитуриент спешит к доске объявлений, на которой вывешены списки успешно сдавших вступительные экзамены. Чувства его мечутся между отчаянием и восторгом, уверенность в благополучном исходе подтачивают сомнения, и только в сердце звучит слабый голос надежды.
Примерно так ощущали себя молодые люди, собравшиеся ранним утром на залитой ярким казахстанским солнцем площадке, расположенной за алтарем Алма-Атинского кафедрального собора. Здесь в начале 90-х годов, во времена «второго крещения Руси», было открыто первое в Казахстане духовное училище, учеба в котором давала право окончившим его получить священный сан и служить на одном из православных приходов, открывавшихся в то время повсеместно. Народ, изголодавшийся за время «большевистского плена» по духовной пище, сотнями и тысячами шел в храмы, и священников катастрофически не хватало. Чтобы насытить эту жажду, епархии срочно нужны были кандидаты для рукоположения, и их, к счастью, тоже было немало. Чисто церковной молодежи среди них было не так уж и много. В основном это были неофиты, закончившие советскую школу и воспитанные в духе коллективистско-социалистического мировоззрения. Их не нужно было просить или убеждать становиться священниками. Ведь их сердца еще горели возвышенной идеей служения людям, которая с падением коммунистической идеологии, нашла свое воплощение в служении Богу и Церкви.
Получив благословение настоятелей своих храмов, эти ребята к празднику Успения Пресвятой Богородицы съехались в тогдашнюю столицу Казахстана для сдачи вступительных экзаменов в АЕДУ. Экзамены должны были начаться на днях, и в ожидании их абитуриенты доучивали последние молитвы, совершенствовались в чтении церковно-славянского, ходили на богослужения, тем самым все больше сближаясь друг с другом и образуя тот коллектив, которому через несколько дней надлежало стать полноценным студенческим братством.
Каждый уже чувствовал себя своим в этой пестрой компании, все знали, кто откуда приехал и как кого зовут: Андрей и Олег служили пономарями каждый в своем храме. – один в Рудном, другой в Павлодаре. Сергей и Михаил были чтецами, а у Бориса мама работала бухгалтером в епархии. Юный Серафим – детдомовец, с детства ходил в храм и прилепился к нему всем сердцем. Павел уже окончил технический ВУЗ и теперь стремился к духовным знаниям, а Александр ради учебы в духовном училище бросил прибыльный строительный бизнес. Всех их объединяло одно – ясное понимание цели своего пребывания здесь и, конечно же, горячее желание послужить Богу в священном сане. Поэтому в то теплое августовское утро на скамейке под столетними дубами, окружившими старинный Свято-Никольский храм, шел совершенно непринужденный разговор.
И вот, посреди этой дружеской беседы, на площадке за храмом появился человек. Одетый в совершенно «серый» пиджак и слегка помятые брюки, он шел тяжелой, слегка шаркающей походкой, озираясь то и дело по сторонам. Лицо его изображало то ли недовольство, то ли уныние, и вообще, – весь вид его выражал растерянность и испуг. Увидев веселую компанию, молодой мужчина (а именно так он выглядел на фоне большинства абитуриентов) все так же неуверенно подошел и как-то совсем уж по-простецки поздоровался: «Здрасть». Присутствующие ответили, кто словом, кто кивком головы, но было видно, что каждый насторожился, – мало ли кто забредет на территорию храма? Мужичок действительно чем-то напоминал человека с улицы, но для обычного бомжа он был слишком чистый, да и не было той пустоты в глазах, которая бывает у сильно пьющих людей. Наоборот, глаза эти имели какую-то своеобразную глубину и теплоту. Но только сейчас эти красивые чувства прятались за пеленой непонятного для собеседников страха.
На некоторое время повисла неловкая пауза, пока кто-то из ребят не спросил: «А вам что нужно? Вы в храм или так… зашли?» Мужичек растерянно замямлил: «Я, в храм? Да… так… зашел». В конце этой сумбурной фразы он глубоко вздохнул и замолчал. Но вскоре спохватился и заговорил более уверенно:
– Да я тут за пчелами приехал….
– За пчелами?
– То есть, за пчелопакетами.
– А здесь-то что потеряли?
– Я? Ничего… Просто Владыка меня к себе в гости пригласил.
– Владыка?!
Из дальнейшего рассказа собеседники узнали, что мужичка зовут Петр, и приехал он в Алма-Ату буквально на несколько дней из одного западноказахстанского села расположенного недалеко от Семипалатинска, где у него дом, жена с двумя ребятишками и большая пасека.
– Чё приехал? Да был как-то в Семипалатинском храме, – возил односельчан на крестины, – там с Владыкой повстречался. Он и сказал, приезжай, мол, Петр, в гости, мы с тобой по душам поговорим. Ну, поговорили, и забыли. А тут – оказия, пчелы у меня помирать стали. Что делать? Вот и поехал я в Алма-Ату, за пчелами, семью-то кормить надо. А у нас на селе теперь работы другой нет, только своим хозяйством и спасаемся. Тут-то и вспомнил про приглашение, – дай, думаю, зайду.
– Ну и что?
– А что?
– Был у Владыки-то?
– Только от него! Сказал: ты, Петр, сейчас в собор езжай, а завтра, мы с тобой поговорим.
Слушая этот нехитрый рассказ, абитуриенты недоумевали: зачем это селянину к архиерею (архиерею!) в гости ходить, и о чем таком они могут беседовать? К тому же завтра – экзамены. Но все эти вопросы, понятное дело, прозвучали не вслух, а про себя. Но по недоумению, которое отразилось на лицах, и даже отдельным ироническим ухмылкам, можно было прочитать: «Ха! К архиерею он приехал, деревенщина! Наверное, меду Владыке привез, какой еще от него толк?»
На следующий день, когда абитуриенты собрались во дворе архиерейского дома для сдачи вступительных экзаменов в АЕДУ, там же появился и Петр-пасечник. Он все также растерянно ходил от одной группки к другой и задавал вопросы: «А че вы тут делаете? Че читаете? Какой язык, славянский? Не, не знаю». Чаще всего от него отмахивались, иди, мол, мешаешь готовиться к экзаменам. Но были и те, кто по простоте душевной пытались наспех научить бедолагу церковно-славянской грамоте, – вдруг пригодится?
Экзамен проходил прямо в архиерейском кабинете, в присутствии самого Владыки и собора алма-атинских старцев. Очередного экзаменуемого вызывали по списку. Войдя в кабинет, абитуриент должен был взять благословение у епископа, прочесть отрывок священного текста на церковнославянском языке, произнести наизусть одну-две молитвы, и ответить на вопросы Владыки и кого-нибудь из священников.
Все шло своим чередом, экзаменуемые по одному входили в двери архиерейского дома и выходили из него. Большинство было с веселыми лицами – сдали, поступили, урааа! Были и те, кто не проходил испытание, их, как могли, поддерживали, утешали. Неожиданно для всех на имя, громко произнесенное секретарем с крыльца дома, отозвался бродивший до сего момента по двору Петр-пасечник. Приглушенный гул голосов, бубнивших древние тексты и беседующих друг с другом на разные ученые темы абитуриентов, неожиданно смолк. Удивленные взгляды устремились на того самого пасечника и деревенщину, который «приехал на пару дней за пчелами», и теперь в числе столь почтенного общества, оказывается, дерзает стать студентом духовного училища! Сам Петр, и без того растерянный, услыхав свое имя совершенно обмяк и, похоже, готовился упасть в обморок. Но два сердобольных абитуриента уже подскочили к нему, и, взяв его «под белы рученьки», буквально втащили его в отверстые двери епархиального дома. Когда дверь захлопнулась, в наступившей тишине кто-то из присутствующих саркастически хмыкнул: «Однако…»
С человеческой точки зрения большинству абитуриентов было непонятно (а кому-то даже и обидно!), как можно приходить на экзамен совершенно неподготовленным, – да что там! вообще не понимающим, куда и зачем ты пришел? Еще более поражала мысль о том, что этот безграмотный и совершенно нецерковный пасечник может быть принят в духовное училище, а тот, кто месяцы, а то и годы, ответственно готовился к этому событию, как к самому важному шагу в своей жизни, уже оплакивает крушение своих надежд. Где логика? Где, в конце концов, справедливость?!
Но как говорит Бог через пророка Исаию: «Мои мысли – не ваши мысли, ни ваши пути – пути Мои» (Ис.55:8). Пасечник Петр действительно успешно сдал экзамены и был зачислен в число студентов духовного училища. Одним из первых на курсе, буквально через два месяца после начала учебы, Петр был рукоположен во диаконы, а затем и в пресвитеры, сделавшись отцом Петром, замечательным православным пастырем, который и по сей день несет свое служение на одном из приходов Русской Православной Церкви в Казахстане. О том, каким путем он пришел к Богу, как это повлияло на него и жизнь его близких, сам отец Петр рассказывал следующее.
В 80-е годы о. Петр был простым сельским парнем, который в отличие от многих своих сверстников, подавшихся после школы в город учиться или работать, остался жить в родном селе, перебиваясь случайными заработками в доживающем свой век колхозе и помогая родителям по хозяйству. В начале 90-х Петр женился на местной девушке и, купив дом с участком земли на краю села, обзавелся всякой домашней живностью, которая и стала для молодой семьи основным источником пропитания и дохода. Самым прибыльным делом оказалось держать свиней, которые были неприхотливы в еде и очень быстро набирали вес. Каждая такая свинья, заколотая на мясо, вполне могла удовлетворить месячные потребности семьи Петра, даже тогда, когда у них с супругой один за другим народились двое ребятишек. Мясной бизнес шел так хорошо, что очень скоро Петр приобрел свое первое авто, на котором он увозил мясо в город и продавал его там на рынке без всяких перекупщиков. Барыш был приличный, что не могло не радовать супругу, да и сам Петр был вполне доволен собой и своей жизнью. Так бы, наверное, все дальше и шло, не случись в жизни Петра неожиданного поворота.
Поворот этот произошел как бы сам собою, без особой причины. Дело в том, что не все в селе были удачливы (или трудолюбивы) так, как Петр, а потому к нему часто стали обращаться с просьбой подвезти их до города по разным делам: кому в магазин, за вещами, кому на рынок, свой товар продать, а кому и в церковь, детей покрестить. И Петр – добрая душа! – никогда и никому не отказывал: чего бы не подвезти, машина большая, человек пять, а то и шесть поместится. Обычно Петр подвозил пассажиров до места назначения, а сам отправлялся по своим делам. Закончив с делами, он собирал односельчан по городу, и они вместе возвращались домой.
В один из воскресных дней, высадив попутчиков у входа в городской храм, Петр уже собирался уезжать, но что-то его остановило. Ему вдруг захотелось войти внутрь этого странного здания, со стрельчатыми окнами, небольшой колоколенкой над входом, и с выкрашенным в голубой цвет куполом на крыше, увенчанным металлическим восьмиконечным крестом. Петр закрыл машину на ключ, и медленно, оглядываясь по сторонам (вдруг кто-нибудь увидит!) поднялся на ступеньки крыльца и взялся за массивную деревянную ручку двери. На какой-то миг он застыл в нерешительности, промелькнула даже мысль пойти обратно. Но тут дверь отворилась как бы сама собой (на самом деле ее открыл изнутри выходящий из храма человек) и Петра буквально обдало теплой волной, состоявшей из множества необычных звуков и ароматов. Волна эта была настолько плотной, осязаемой, что казалось, что ее можно потрогать рукой, и было даже немного страшно подумать, что случится, если она захлестнет тебя с головой. Но было в ней и что-то родное, ласковое, что успокаивало и даже влекло к себе, и поэтому Петр сделал шаг и остановился на пороге храма.
Шло воскресное богослужение и церковь была полна народу. Над головами молящихся ярко сияла многорожковая металлическая люстра, а откуда-то сверху доносилось стройное пение женских голосов. Пение это иногда чередовалось с монотонными возгласами мужского тенора, доносившимися из-за перегородки, украшенной большими (почти в человеческий рост!) изображениями людей в старинных платьях. Кто эти люди, Петр еще не знал: вырос он в простой советской семье, где о Боге вспоминали разве что всуе. Церкви в селе никогда не было, а верующими слыли только древние бабульки, доживавшие свой век в покосившихся от времени избушках. Сельские мальчишки, таскавшие из их заброшенных садов яблоки, иногда слышали, как вдогонку им бабули кричали: «Ужо я вам, нехристи, окаянные!», «Ах вы, греховодники, бесовы дети! Бог вас накажет!» На этом религиозный ликбез Петра и его товарищей заканчивался. В школе же на классных часах им объясняли, что вера в Бога и религия, это все выдумки злохитрых попов, которые, к тому же, в стране советов уже почти совсем перевелись. Может быть поэтому Петр, хотя и часто привозил односельчан в городскую церковь, никогда сам в нее не заходил. Не сказать, чтобы он был сознательным атеистом, скорее по привычке: жил же себе столько лет без Бога, и ничего…
Петр стоял в церковном притворе и ему казалось, что вокруг него и даже в нем самом разворачивается какая-то новая неведомая жизнь. Эта жизнь состояла из множества чарующих впечатлений, из чувства глубокого покоя и тихой радости, вдруг ни с того, ни с сего проникших в его внутренний мир, о наличии которого он прежде не догадывался. Если бы его в том миг спросил кто-нибудь: «Как тебе, Петя?», он бы не задумываясь ответил: «Хорошо!». Время будто исчезло, и Петр не мог сказать, как давно он находится в храме: зашел он сюда минуту назад или же прошло уже много часов, а может быть и весь день. Он очнулся только тогда, когда из-за перегородки с иконами вышел человек, одетый в диковинные одежды, – трапециевидный узорчатый балахон и белую сорочку до пола. В руках он держал большой серебряный крест, другой, поменьше, золотой, помещался у него на груди. Длинные русые волосы спадали ему на плечи, лицо его казалось светилось, а слова, которые он стал произносить, отдавались радостью в сердце Петра, заворожено ему внимавшему. «Поп», – просто подумал про себя Петр, ничего плохого при этом не подразумевая. А человек говорил о Боге, о Его любви к людям, о спасении их смертью и воскресением Иисуса Христа, о необходимости благодарить Его за дар вечной жизни и о соблюдении Его заповедей. Из всех перечисленных Петру почему-то особенно врезалась в сердце заповедь «Не убий». Можно даже сказать, ударила, да так что он едва удержался на ногах. Ему отчего-то показалось, что эти слова были сказаны именно ему, и он даже оглянулся со страхом по сторонам, – не смотрят на него ли окружающие. Но никто не смотрел на Петра, все лица были устремлены на проповедника.
Когда человек в странных одеждах закончил говорить, все вдруг хором сказали: «Аминь!», и стали медленно подходить и целовать крест в его руках. Петр же, как бы придя в себя, вдруг вспомнил, что в городе у него дела и быстро вышел из храма. От того чувства тихой радости, которое он недавно испытал в храме, казалось, не осталось и следа, только теснилась в груди какая-то непонятная тяжесть то ли обиды, то ли вины, так что Петр, садясь за руль, уже почти что гневался, что зашел в храм, потеряв понапрасну так много времени.
Возвращались они поздно вечером: из-за задержки в храме, Петр простоял на рынке дольше обычного, да и то зря, – покупатель в основном шел на рынок до обеда, а после разве что один-два заглянули. Находясь не в лучшем расположении духа Петр молча крутил баранку своего авто, а в мыслях все прокручивал увиденное им сегодня в цервки. И как ни старался, все не мог понять, что же такое с ним в тот момент произошло, что он, позабыв все на свете, стоял и слушал несколько часов какое-то непонятное пение и эту странную проповедь… Да, проповедь, в ней-то все и дело. До нее все было хорошо и даже прекрасно! Но как только прозвучало: «Не убий!», тут все и кончилось. Но почему? Что ему до этой заповеди? На селе все знают, – Петр человек добрейший, мухи никогда не обидит, и даже в деревенских драках ни разу замечен не был. А тут – не убий! Чего ж тогда так расстраиваться? А не с чего, не убивал никого, и точка.
Эти размышления мало помогали, и когда Петр переступил порог своего дома, жена чуть не ахнула: «Петь, да на тебе лица нет!» Узнав о том, что торговля не задалась (про храм Петр ничего говорить не стал!), жена принялась успокаивать мужа: «Нашел из-за чего расстраиваться, подумаешь – мясо не продал. Завтра фарш накручу, да в морозилку, сами как-нибудь съедим». Но несмотря на женино ухаживание Петр мрачнел все больше, пока наконец не улегся в кровать, забывшись тяжелым болезненным сном.
Недели две прошли как обычно: Петр работал по хозяйству, жена готовила да стирала за ребятишками, в общем, обычная семейная жизнь. Но тут подошли к концу деньги, которые Петр выручал от продажи мяса, и нужно было что-то делать. Жена уже пару раз намекала супругу, мол, рябая-то уже подросла, самый сок. Но Петр пока отмалчивался, да скреб полы в свинарнике так, что иногда щепки летели. Наконец жена напрямую сказала: «Все, Петь, пора уже свинью резать, скоро хлеба купить не на что будет». Петр ничего не ответил, посмотрел, задумавшись, как-то в сторону, вздохнул тяжело и поплелся в сарай, рябую в голодную клеть запирать.
Ночью Петр спал плохо, все ворочался с бока на бок, на что жена спросонок недовольно ворчала. Поднявшись на самой заре, он плеснул в лицо пригоршню воды из рукомойника, оделся в свою «забойную» робу, натянул старые керзачи и отправился в амбар за инструментами. Дело предстояло обычное: нужно было вывести рябую на задний двор, чтобы другие свиньи не видели, накинуть на морду мешок, привязать животное за ногу. Дальше – дело техники. На все это у Петра ушло не больше получаса. Привязанная рябая топталась на месте, похрюкивая с голода. Петр взял в руки свинокол, аккуратно снял с отточенного лезвия ножны и вдруг застыл на месте. Он смотрел на нож так, как будто видел его впервые; неширокое – сантиметра в четыре – и довольно длинное – сантиметров тридцать – лезвие было заточено с двух сторон, – с внутренней по рукоятку, с внешней до половины, и было настолько острым, что прикоснись им случайно к пальцу или руке, тут же брызнет кровь. Слегка повернув нож по оси, Петр увидел в отшлифованной до зеркального блеска полоске лезвия свое отражение. Сердце неожиданно встрепенулось и забилось быстрее, стало тяжело дышать. Он вдруг ярко представил, как этот холодный кусок металла вонзается не в щетинистую плоть животного, а в его собственное тело, туда, где сейчас с такой невероятной быстротой, как загнанный в угол зверек, колотится его сердце. От этой мысли кровь тысячами иголок ударила в голову, а нож едва не выпал из ослабевших рук Петра.
Рябая, будто почувствовав что-то неладное, вдруг завизжала и стала метаться на привязи, пытаясь вырваться на свободу. Это заставило Петра собраться и он, помотав головой и сделав пару глубоких вздохов, чтобы успокоиться, дернул что есть силы за веревку и оседлал завалившуюся на бок синью. Нож без труда вошел в тушу рябой по самую рукоятку. Но не прямо, а немного наискосок, – от пережитого волнения руки у Петра вспотели, из-за чего эбонитовая рукоятка ножа скользила в ладони. Рябая завизжала что есть мочи и бросилась бежать, порвав при этом веревку и скинув с себя незадачливого забойщика. Ревущая свинья металась по двору, оставляя кровавые следы на земле, траве, на дворовых постройках, на всем, что попадалось на пути смертельно раненного животного. Петр попытался было поймать свинью, но ноги у него сделались будто ватные, а голова кружилась, так что все его попытки долго оставались безуспешными.
В какой-то момент Петр с ужасом представил, что вот сейчас из дому выйдет жена, разбуженная истошным визгом рябой, за ней выбегут ребятишки, и что они увидят? Как их муж и отец в окровавленной робе и с огромным ножом в руках бегает за несчастным, истекающим кровью животным, пытаясь его добить?! Так ясно и отчетливо нарисовалась ему эта картина, как будто это не он, а кто-то другой, страшный и жестокий, сейчас носится по его двору в забрызганных кровавой грязью керзачах, с упорством маньяка стремясь добить уже раненную им жертву. А Петр смотрит на все это и, к своему ужасу, ничего не может сделать, потому что этот маньяк — он!
…Как все закончилось Петр плохо помнил, – настолько сильным было испытанное им потрясение. Помнил он только, как, закончив разделку туши, соскребал и смывал следы крови, которой был запачкан весь внутренний двор, постройки и даже сени, – их выбеленные известью стены впоследствии даже пришлось подкрашивать. На вопрос жены, чего это он такой мрачный, Петр буркнул что-то невразумительное, и принялся топить баню. Мылся он на этот раз долго и как-то особенно тщательно, так что супруга пару раз даже заглядывала, – не угорел ли. Слегка удивилась она и когда Петр зашел в дом и, бросив в корзину для грязного белья свою забойную робу, произнес загадочное: «Все, мать, конец». Но, посчитав, что слова эти сказаны по случаю забоя свиньи, объяснений она требовать не стала.
Уже на следующий день Петр погрузил разделанную тушу в багажник авто и отправился в город. Несмотря на будний день, торговля шла бойко, и к полудню Петр уже выезжал с рынка порожняком, но с довольно солидной суммой в кармане. Дорога проходила аккурат мимо храма, стоявшего на выезде из города. Петр заглушил мотор и, закрыв дверцу машины, решительным шагом направился к той самой двери, за которой, по его прежнему опыту, должен был находиться прекрасный и загадочный мир. К удивлению Петра, внутри церкви на этот раз, все было по-другому: в прохладном сумраке мерцали редкие огоньки лампад и свечей, возле которых ходила, прихрамывая, одна-единственная старушка в белом фартуке и таких же нарукавниках. Букет ароматов, чуть было не сбивший с ног Петра в прошлое посещение, как бы растворился в воздухе, оставив тонкое благоухание то ли букета полевых цветов, то ли пасхального кулича. Тишину, царившую в храме, нарушало только легкое потрескивание свечей, редкое шарканье старушкиных тапочек да тихий женский голос, звучавший как будто из-под самого купола церкви. Оглядевшись по сторонам, Петр увидел в дальнем углу храма, там, где находилась перегородка из икон, фигуру священника, перед которым на коленях стояла молодая женщина, с небольшим листочком в руках. Женщина что-то тихо читала, а священник слушал ее, слегка наклонив голову. Петр с любопытством наблюдал за этой сценой, пока наконец священник не накинул на приклонившую голову женщину узкое желтое покрывало, висевшее у него на шее, изобразив при этом над ее головой крестное знамение.
Как только женщина ушла, Петр тут же направился к священнику, который уже заметил нового посетителя, и стоял, ожидая его, на том же месте.
– Здравствуйте! – как можно увереннее сказал Петр и протянул руку для приветствия.
– Добрый день! – улыбнувшись, ответил священник, пожимая руку Петра.
– Вы по какому-то делу или… так зашли?
– Я? Да нет, особого дела нету…
Священник, приветливо улыбаясь, ждал, когда посетитель объяснится с целью своего визита. От такого прямо поставленного вопроса Петр несколько растерялся и, как бы оправдываясь, повторил:
– Дела никакого нету, но…
На мгновение он замолчал, но, собравшись с силами, почти что выпалил:
– Знаете, вы тут давеча говорили, что нужно заповеди соблюдать.
– Ну, говорил.
– А я вот там вот стоял и слушал. Я, вообще-то, в церковь не хожу и в Бога, честно сказать, не очень-то верю. Просто у меня есть машина, я на ней в город иногда ездию…
Дальше Петр стал рассказывать откуда он родом и где сейчас живет, и что семья-то у него большая, и что работы на селе нынче мало, вот и приходится свое хозяйство держать, и что люди иногда просят в церковь заехать, так он никогда не отказывает, – и дальше все в том же духе, и столь же сумбурно. А священник все также с улыбкой слушал Петра, по временам огорченно вздыхая и слегка кивая головой в знак согласия и сопереживания его трудностям. Наконец выговорившись, Петр глубоко вздохнул и замолчал.
– Да, дела! – прервал затянувшуюся паузу священник, и сочувственно посмотрел на собеседника. Этого уже Петр выдержать не смог. Он вдруг часто задышал и глядя себе под ноги тихо произнес:
– Я знаете, что… Я вчера…
Тут Петр поперхнулся, от подкатившего к горлу кома. Не сказать, чтобы произошло это совсем неожиданно, – пока он говорил о своих проблемах, ему казалось, что вместе со священником кто-то большой и добрый слушает его и понимает не только каждое его слово, но и каждую невысказанную мысль, каждому слову верит, все недостатки готов простить, а всякому добру – порадоваться. От этого нового ощущения сердце будто таяло у него в груди, а что-то мягкое, теплое и ласковое наполняло пространство вокруг него, проникая собой каждую клеточку его души и тела. В конце концов это чувство превратилось в комок у него в горле, мешавшем ему сейчас сказать то самое важное, ради чего он сюда пришел.
– Я… убил… – почти прошептал Петр и даже не заметил, как по щекам у него вдруг полились слезы. Священник даже отшатнулся в испуге, услышав такое признание, но тут же спросил:
– Как, убили? Это было случайно, или… в драке?
Петр, кусая губы, отрицательно помотал головой, все также не в силах говорить.
– Может быть вы защищались или…? – пытался хоть как-то смягчить страшное признание священник. Но Петр только молчал, понурив голову, всхлипывая и растирая бегущие по щекам слезы.
– Скажите хотя бы, кого вы убили? – наконец решительно потребовал священник от Петра.
– Свинью…
– Как… свинью? Животное?!
Петр утвердительно махнул головой, а священник неожиданно весело рассмеялся во весь голос, да так, что бабушка у подсвечника, вздрогнув, оторвала руки от подсвечника и удивленно уставилась в их сторону. Петр, все еще всхлипывая, тоже удивленно посмотрел на развеселившегося собеседника, который, впрочем, скоро спохватился, и ободряюще произнес:
– Ну, это грех небольшой, можно сказать, и не грех даже вовсе. Вы же ее не со злобы, правда?
– Нет, конечно. Просто у нас на селе другого заработка нету, только свиньи, – ответил Петр, немного успокаиваясь.
– А вы пчел держать не пробовали? – неожиданно спросил священник.
– Пчел? Да нет, как-то не приходилось.
– Ну вот и попробуйте, если уж свиней так жалко. От пчел знаете польза какая? Один только мед чего стоит, я уже не говорю про воск, – мы из него, к примеру, свечки делаем. Лучшего материала для свечей еще никто не придумал.
– Спасибо за совет, – ответил Петр, уже совсем успокоившись, – я попробую.
– Вот и прекрасно! – радостно воскликнул священник, и неожиданно спросил:
– Ну, а других-то грехов у вас нет?
– Да есть, конечно, – с готовностью ответил Петр, и тут же начал рассказывать про все свои детские глупости и ошибки молодости, про воровство зерна с колхозного тока и яблок из соседского сада, про обсчет покупателей на рынке и магнитик на электросчетчике, в общем, много оказалось всего, в чем раньше было стыдно и самому-то себе признаться, а перед этим чужим, казалось бы, человеком теперь хотелось поскорее открыться, тем более, что священник, слушавший эту первую исповедь Петра, нисколечко его и не осуждал, а только, как и прежде, вздыхал сочувственно и тихо повторял: «Прости, Господи, и помилуй». Когда Петр закончил, священник накрыл его своим желтым с белыми крестиками покрывалом, как и предыдущую посетительницу, и вполголоса прочитал молитву, из которой Петру особо запомнились слова: «прощаю и разрешаю тебя от всех грехов твоих». Научив Петра креститься, священник дал поцеловать ему крест и книгу, лежавшие здесь же на тумбочке с наискосок приподнятым верхом, и они попрощались.
«Прощаю и разрешаю тебя от всех грехов твоих», – звучало в голове у Петра, когда он выходил из церкви и садился за руль автомобиля. Да, на этот раз он не нашел в церкви того, что так поразило его в прошлый раз, но то чувство легкости на сердце, которое посетило его после беседы со священником, он бы сейчас ни на что не променял. Это было чувство покоя и радости одновременно, и оно так контрастировало с тем тяжелым и мрачным состоянием его души, которое угнетало и мучило его последние несколько недель, и которое стало просто невыносимым после истории со свиньей.
Эта перемена, конечно, не могла укрыться от глаз жены, когда Петр вернулся домой из города.
– Ты че это, Петь, такой радостный, будто мильён в лотерею выиграл, – весело спросила она, глядя как муж достает из багажника пустые мешки из-под мяса.
– «Че», «че», – мясо продал, денежек заработал, – отшутился Петр, не желая сейчас открывать супруге свои новые, и самому ему еще не понятные, чувства.
– Это хорошо. Много выручил?
– Нормально. Да вот еще тут купил кое-что.
– Чего еще? Я ниче не просила, – недовольно буркнула супруга, глядя на то, как Петр достает из багажника какие-то деревянные рамки.
– Пчел заведем, мед качать будет, – сказал Петр таким тоном, что жена поняла, – спорить бесполезно. Тем не менее начала перечить:
– Куда нам пчелы-то? Со свиньями дел по горло! Да и толку от этих пчел!
– Толк есть. Один мед чего только стоит, а из воска можно свечи церковные делать, – с видом знатока заметил было Петр, но тут же осекся, поняв, что про свечи он зря разболтал.
– Свечи? Церковные?! – чуть не прокричала жена, выкатив на Петра удивленные глаза и возмущенно вперив руки в боки. – Совсем, что ль, крыша поехала! Еще не хватало, чтоб нас в деревне «церковниками» обзывали.
Петр промолчал, не желая еще больше злить жену, но все так же деловито продолжая носить рамки и складывать их в сарай. Видя, что муж в переговоры вступать никак не хочет, супруга выдвинула последний, как ей казалось, убийственный аргумент:
– Ты хоть подумал, кто за свиньями ухаживать будет, когда ты пчел своих на пасеку повезешь?
– Свиней продадим, – угрюмо, но твердо сказал Петр. Этот ответ настолько поразил супругу, что она только ахнула и всплеснула руками. Некоторое время она стояла и молча смотрела на мужа с горестным выражением лица.
– Э-эх, дурак ты, Петя! – в сердцах выпалила жена и резко толкнув сенные двери зашла в дом.
Вообще-то Петр любил жену и старался ничем ее не огорчать. Да и жена в нем души не чаяла: не пьет, не курит, работящий, – чего еще бабе для счастья надо?! Какие-то жизненно важные вопросы, такие как покупка дома или машины, постройка нового сарая или бани Петр решал сам, хотя и не без совета с супругой. Но как только дело касалось денег: сколько на продукты или одежку потратить, сколько за долги раздать, а сколько в заначку положить, – на первый план выходила жена. И сейчас ей было до боли обидно, что супруг, не посоветовавшись с ней, решился на такое дело, которое враз может разрушить все их семейное благополучие, которое, в ее женском понимании, зависело только от свиней.
Но, несмотря на все протесты жены (в один из таких разговоров дело чуть было до развода не дошло!), Петр таки свиней продал, а на вырученные деньги ульев и пчел накупил, да прицеп к машине приладил, чтобы летом на пасеку пчел сподручнее вывозить было. Жена, глядя на мужнины «напрасные» труды, все злилась и ворчала, но только до первого взятка меда, а он оказался неожиданно богатым, а сам мед таким вкусным, что ребятишки по первой целую миску до дна хлебом вымакали. Денег, правда, в тот год было немного, но старых запасов, что с продажи свиней оставались, до нового сезона хватило. А там – опять пасека, сезон, взяток, и полилась струйка медовая по бидончикам, а с ней и денежная в семейный кошелек.
Как и прежде, Петр ездил в город, только теперь уже не со «свиным рылом», а с медом, который раскупали еще быстрее, чем мясо, хотя цены на мед были не маленькие. В каждую такую поездку Петр заходил и в ставший ему почти родным храм, чтобы постоять на воскресной службе или поговорить со священником, с которым у него очень скоро завязались самые теплые отношения. Батюшка посоветовал Петру, задававшему ему множество вопросов о духовной жизни, прочитать Библию или Евангелие. Правда, в иконной лавке в то время можно было купить разве только свечки, иконки, да несколько брошюрок с акафистами, Библии же в продаже еще с советских времен и в помине не бывало. И тогда Петр попросил одного своего друга-дальнобойщика привезти ему Библию из Германии, где, по слухам, можно было купить все, что угодно. Снабдив друга деньгами, Петр стал дожидаться его возвращения.
Через месяц или два друг вернулся из поездки и вручил взволнованному Петру бумажный сверток довольно внушительного размера. В свертке была завернута Библия, и, как предупредил друг, была она «без креста, зато на нашем языке». Проводив друга, Петр зашел в дом, неся сверток обеими руками перед собой с такой осторожность, будто там не книга вовсе, а три килограмма тротила запаковано. Войдя в зал, Петр положил сверток на стол, и тихонько прикрыл за собой дверь, хотя никого дома не было, – супруга ушла в сельпо, а ребятишки бегали где-то на улице. Некоторое время он не решался прикоснуться к свертку, но затем, развернув его с величайшей осторожностью, увидел перед собой большую толстую книгу, на синей обложке которой золотыми тиснеными буквами было написано: «БИБЛИЯ». Прямо над буквами таким же золотым тиснением была изображена веточка какого-то растения.
Петр взял Книгу в руки и, расположившись на табуретке посреди комнаты, положил ее себе на колени. Как ему показалось, в доме в этот момент воцарилась какая-то необычная тишина, чем-то напоминавшая тишину пустого храма. Он даже прислушался, – не трещат ли свечки на подсвечниках? Но это потрескивали дрова, догоравшие в печи по случаю холодного ноябрьского дня. Петр глубоко вздохнул, и уже было хотел открыть Книгу, как вдруг будто струя теплого летнего ветра, несущего с собой ароматы с цветущих где-то далеко лугов, нахлынула на него откуда-то сверху, наполнив его душу и тело неземным восторгом. И его дом, и весь окружающий мир, показался ему в тот миг пронизанным необыкновенно прекрасным — золотым светом. Радость, подобная той, которую Петр испытал в свое первое посещение церкви, и даже еще большей силы, охватила все его существо, и он заплакал, как ребенок, в буквальном смысле этого слова: легко, радостно, без стеснения. Слезы лились по его небритым щекам и падали на обложку Книги, о которой Петр давно мечтал, и которую теперь не в силах был даже открыть из-за нахлынувших чувств. Так, наверное, он бы и сидел, и плакал, но внезапно заскрипела калитка, и Петр, поспешно завернув Библию обратно в бумагу, спрятал ее на шкаф, быстро вытерев рукавом распухшие от слез глаза. Вернувшаяся из магазина жена ничего не заметила, а только попеняла мужу, что печь уже почти погасла, да куры не кормлены. Петр хотя и слушал жену, но мысли его после пережитого, парили где-то высоко и все никак не хотели спускаться на грешную землю в повседневную суету этого мира. Библию Петр все же начал читать, но долго делал это незаметно от жены и детей, – ему казалось, что посторонние могут помешать его новой встрече с тем чудом, которое так поразило его при первом знакомстве с этой необыкновенной Книгой. Но, увы, ничего такого с ним больше не случалось, хотя чтение Библии с тех пор стало для Петра «хлебом насущным».
Однажды, в очередной раз заехав в церковь, он увидел, что возле нее теснится множество народа, в руках у некоторых были цветы, а лица у всех изображали какое-то приятное возбуждение. Батюшка, одетый в яркое праздничное облачение, стоял у дверей храма, держа в руках поднос с большим золотым крестом и по временам всматриваясь куда-то вдаль. Казалось, все чего-то или кого-то ждали. Наконец, по толпе пронесся шепот: «Владыка! Владыка едет!», и во двор церкви въехала черная «Волга». Темноволосый безусый юноша, в черном платье до пят, выскочил из передних дверей автомобиля, открыл заднюю дверцу салона и из машины вышел священник в просторном черном платье с широкими, как у древнерусских бояр, рукавами. На вид ему был лет 30-40, борода и волосы русые, смеющиеся глаза – голубые. На приезжем был странный головной убор, – высокая черная шапка с плоским верхом, на которой спереди поблескивал крест из драгоценных камней, а с задней стороны крепилось что-то вроде накидки (тоже из черного материала), покрывавшей плечи и всю спину священника. В руках у него Петр заметил черный лакированный посох с белым набалдашником, подумав про себя: «Как у пастуха, а может ноги больные». Народ вдруг зашевелился, как морская волна, и стал обтекать приезжего со всех сторон, с восторженными возгласами: «Благословите, Владыко святый!». Священник, широко улыбаясь, раздавал на право и на лево благословения, а народ, казалось не хотел его пропускать, и все теснее толпился вокруг него. «Щас задавят», – подумал Петр, с тревогой наблюдая за происходящим, но священник скоро вошел в распахнутые двери храма, откуда тут же послышалось громкое пение церковного хора.
Это необычное зрелище застало Петра совершенно врасплох, и он стоял, глядя на все широко открытыми глазами. Ему даже в какой-то момент показалось, что он уже видел этого священника, и не где-нибудь, а изображенным на иконе, что находилась в церкви справа от резных ворот. Этого, конечно, быть никак не могло, – худо-бедно, но Петр уже кое-что знал об Иисусе Христе, Божией Матери и Николе Угоднике. И хотя в храм Петру на этот раз войти не удалось, – слишком много народу было в церкви и даже вокруг нее, он решил во что бы то ни стало дождаться, когда приезжий священник выйдет из храма, чтобы снова увидеть его необыкновенные смеющиеся глаза.
И вот этот момент настал: священник, в сопровождении батюшки и черноволосого юноши, вышел на паперть, а народ, как и вначале, столпившись у ступеней церкви, ждал, когда «Владыка» пройдет мимо, чтобы еще раз поцеловать его благословляющую руку. Неожиданно батюшка что-то сказал приезжему, и показал пальцем в сторону Петра. Тот понимающе кивнул, а батюшка замахал рукой, приглашая Петра подойти. Петр, слегка робея, подошел и поздоровался с батюшкой и его необычным гостем.
– Это Петр, Владыко, наш новый прихожанин.
– Очень приятно! – весело и одновременно учтиво произнес приезжий.
– И мне, – несколько стесняясь ответил Петр, стараясь не смотреть в смеющиеся глаза собеседника.
– Вы в Алма-Ате бывали? – неожиданно спросил приезжий священник.
– Нет, не был. Собирался съездить за пчелами, только не знаю, когда.
– Вот и хорошо! Как приедете в столицу, добро пожаловать ко мне в гости на улицу Минина 10. Придёте?
– Хорошо, зайду, если получится, – ответил Петр нерешительно.
– Ну вот и славно, там мы с вами и побеседуем.
– Ага, – согласился, Петр.
Через месяц Петр действительно отправился в казахстанскую столицу, и, как и обещал, «зашел в гости» к Владыке. О чем они беседовали, неизвестно, но только Петр возвращаться домой не стал, а тогда же поступил в алма-атинское духовное училище. Уже через месяц, в октябре 1994 г., Владыка рукоположил Петра в диаконы, а еще чрез месяц – во пресвитеры в Свято-Никольском соборе г. Алма-Аты.